Откуда взялись цареубийцы

Для многих поколений русских людей, и прежде всего крестьян, вплоть до начала XX века понятие царь выражало идею родины, отечества, национального единства. В народном сознании царь именуется не иначе, как батюшка, отец. И не в административном смысле рабского подчинения, а в смысле высшего духовного авторитета. Многие века народное сознание рассматривает царя как связующее звено между Богом и Отечеством. Лозунг «За Бога, Царя и Отечество» выражал ядро русской национальной идеи.

Хотя я не решился бы сказать, что такое понимание царя было присуще только русским. Аналогичное отношение к монарху мы видим и в ряде других стран. Прежде всего в Великобритании… Для англичан король или королева символ незыблемости национальных устоев, порядка и стабильности. Сегодняшнего среднего англичанина монархистом вряд ли назовешь, но он с большой симпатией относится к самому королю — хранителю общенациональных традиций и обычаев. Впрочем, мы отвлеклись.

Посягнуть на царя в понятии русского крестьянина — посягнуть на родного отца и даже хуже. Человек, осмелившийся поднять руку на царя, в сознании народа злодей. Как в свое время отмечал русский историк академик В. П. Безобразов после убийства 1 марта 1881 года царя Александра II, народ, даже неграмотный, стал обращать на «нигилистов» серьезное внимание, которого прежде их не удостаивал. После этого убийства крестьяне стали озираться по сторонам, подозревая каждого неизвестного приезжего, чтобы как-нибудь не пропустить «злодеев». «Народная воля» кончилась после этого убийства, потому что крестьяне поняли, что она посягает на их святыни. «Народовольцев», «шедших в народ», крестьяне пачками вязали, как снопы, и сдавали в полицию.

Идея убийства царя родилась не в народной среде, а в среде нигилистов, то есть интеллигенции, лишенной национального сознания. «Нигилизм» XIX века — это патологическое презрение к культуре и истории России, к ее святыням и символам, отсутствие чувства духовного родства с ней и исторических корней. Царь, как выразитель национальной идеи, был для таких людей врагом номер один.

Неудавшиеся аптекари, ювелиры, цирюльники, мелкие коммерсанты, неудавшиеся гимназисты и студенты окунулись в политическую жизнь России с единственным желанием перекроить ее на свой лад, разрушить до основания, а потом… Впрочем, что будет потом, они сами точно не знали, но твердо верили в необходимость создания организации, по крайней мере, мирового, а может быть, космического масштаба, руководить которой будут именно они. И вот сидел в бакалейной лавке мальчик «интеллигентного вида», в пенсне и возмущался всем в окружающей действительности — множеством церквей, стоящих на улицах, соборов, «давящим» его на многолюдных площадях, величественными дворцами вельмож, особнячками купцов и почетных граждан. Эх, думал он, отвешивая два фунта сахара, была бы моя власть, я бы это уничтожил, а на их месте построил стеклянные небоскребы. И много-много раз его кулачки сжимались от ненависти ко всему окружающему. А сколько таких мальчиков «развернулись» в годы революции, признавая за собой право убивать и громить. Считалось возможным применять к врагу любые самые жесткие уголовные методы, а врагом была вся национальная Россия. Для такой борьбы широко привлекались деклассированные и просто уголовные элементы или, как еще их называли, социально близкие.

Значительная часть российского образованного общества с явной симпатией относится к деклассированным уголовным элементам, выходящим с топором на дорогу. Как здесь не вспомнить романтизацию явно бандитских движений Степана Разина и Емельяна Пугачева.

Решить дело радикально, одним ударом топора, облагодетельствовать человечество, вопреки его желаниям, любой ценой — мечта леворадикальной части русской интеллигенции, по крайней мере, с Радищева.

«…Я начинаю любить человечество по-маратовски, чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную», —

заявляет В. Белинский в 1841 году, а в другом месте декларирует:

«Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью».

Или вот еще заявление Огарева:

«Есть к массам у меня любовь и в сердце злоба Робеспьера. Я гильотину ввел бы вновь, вот исправительная мера!»

«Программа революционных действий» П. Н. Ткачева и С. Г. Нечаева прокламировала физическое уничтожение «гнезда власти», установление диктатуры и истребление всех несогласных с ней. Созданная С. Нечаевым подпольная организация «Народная расправа» начала свою деятельность с убийства одного своего члена, отказавшегося подчиняться диктату Нечаева. В первом номере печатного органа «Народной расправы» Нечаев перечисляет окружение царя, которое по завершению восстания подлежит физическому уничтожению.

Александр Федорович Керенский, будущий глава революционного правительства России, еще в 1905 году вынашивал мысль убийства царя, который, по его мнению, «узурпировал верховную власть и вел страну к гибели». И даже был готов принять в этом личное участие. Так думал не только леворадикал Керенский, но и многие в либеральной среде. В 1915 году, рассказывает в своих воспоминаниях тот же А. Ф. Керенский, выступая на тайном собрании представителей либерального и умеренного консервативного большинства в Думе и Государственном совете, обсуждавшем политику, проводимую царем, в высшей степени консервативный либерал В. А. Маклаков сказал, что предотвратить катастрофу и спасти Россию можно, лишь повторив события 11 марта 1801 года (убийство Павла I). Керенский рассуждает о том, что различие во взглядах между ним и Маклаковым сводилось лишь ко времени, ибо сам Керенский пришел к выводу «необходимости» убийства царя на десять лет раньше.

«И кроме того, — продолжает Керенский, — Маклаков и его единомышленники хотели бы, чтобы за них это сделали другие. Я же полагал, что, приняв идею, должно принять на себя и всю ответственность за нее, самолично пойдя на ее выполнение».