... мемуаров не писал

Итак, сам Молотов мемуаров не писал. Но вот передо мной листок, написанный совсем незадолго до смерти: видимо, одна из иллюстраций к его работе, напоминающей только попытку мемуаров. Написано карандашом, потом шариковой ручкой, видно, что автор спешит, сокращая почти каждое слово, рука его уже не очень повинуется приказу головы, буквы наползают одна на другую. Тело «умирает», а мозг ясный. Я «расшифровал» запись и приведу ее, потому что мы с ним, бывало, говорили на эту тему ранее.

«На X съезде партии (весна 1921 года) я был избран членом Центрального Комитета партии, а затем на пленуме ЦК — кандидатом в члены Политбюро ЦК. Тогда Политбюро ЦК состояло из пяти членов: Ленина, Сталина, Троцкого, Зиновьева, Каменева и трех кандидатов в члены Политбюро: Молотова, Калинина и Бухарина. Как первый кандидат в члены Политбюро, я нередко получал тогда решающий голос в Политбюро, когда кто-либо из его членов не мог присутствовать на заседании (по болезни, находясь в отпуске и тому подобное).

Тогда же я был избран одним из секретарей ЦК, что возлагало на меня немало организационных дел. Спустя несколько недель после начала работы в центральном аппарате партии я попросил Владимира Ильича принять меня по некоторым вопросам. В состоявшейся беседе были затронуты некоторые важные кадровые вопросы (например, об укреплении руководства в Тульском губ коме, о необходимости покончить с попытками эсеров использовать имевшееся недовольство среди крестьян для развертывания антисоветского восстания в Тамбовской губернии и т. д.). Ленин подчеркнул сложность политического положения в стране. При этом сослался на то, что для улучшения дел в политической области требуется проведение коренных реформ в финансовых делах страны, но при малейшей неподготовленности или торопливости можно было: 1) вызвать взрыв недовольства, особенно среди крестьян, грозящий свалить еще не окрепший советский строй…»

На этом черновая запись обрывается. Набело она уже не будет переписана. В беседах Молотов не раз касался работы с Лениным. Обращает на себя внимание фраза: «Как первый кандидат в члены Политбюро». По словам Молотова, эту роль определил ему Ленин — иметь голос предпочтительнее перед Калининым и Бухариным.

…Подмосковье. Черно-белая зима. Оранжевая деревянная дача. За окном высокие сугробы, литые, почти чугунные, темные ели. Мы сидим за столом у окна.

Он хорошо помнит свое детство. В семье десять детей, он предпоследний. Помнит пятерых братьев и сестру, а трое умерли в раннем детстве. Отец, Михаил Прохорович Скрябин, служил приказчиком в торговом доме богатого купца Якова Небогатикова. Приглянулся Михаил, и выдал за него купец свою дочь Анну. Было это в слободе Кукарке Вятской губернии. Здесь в марте 1890 года и родился Вячеслав. А после жили в Вятке и Нолинске.

— Я вятич, — говорит хозяин. — Мы с Рыковым из одной деревни. Оба Предсовнаркома, и оба заики. Киров тоже вятич. Мы, вятские ребята хватские, семеро одного не боятся, — улыбчиво щурит он глаза.

Когда юношей в Нолинске он организовал революционный митинг на табачной фабрике Небогатиковых, дедушка, отец матери, кинулся на него с палкой: «Ты чего митингуешь? Мы этим живем!» Дядья владели «Торговым домом братьев Небогатиковых», по Волге и Каме плавали их пароходы… А он уже избрал себе другой путь, трудный, непохожий, чреватый.

Жизненные неприятности начались, когда его исключили из начальной школы: дергал за волосы сидящего впереди ученика. «С тех пор исключали отовсюду». Отправился в Казань поступать в гимназию. Мать завернула ему в бумажку маленькую иконку — «на счастье». А он, задумав блеснуть своими математическими познаниями, быстро решил предложенную задачку на бумажке от иконки, а набело записал только ответ. «Сочли, что я списал у соседа, и не приняли». Однако там же, в Казани, удалось поступить в реальное училище. Жили в одной комнате четыре брата: один в гимназии учился, другой — в художественном училище, а двое младших — в реальном.

Здесь он узнал о первой русской революции. «В Казани было много ссыльных, — говорит Молотов, — и я подружился с одним грузином, Марковым. Думаю, это псевдоним. До сих пор вижу его лицо. Стал ходить к нему по вечерам, читать марксистскую литературу. Не все было понятно, и помню, как он мне объяснял, что такое детерминизм. По-моему, он был меньшевистского толку, но у меня тогда еще не было ясного представления о большевиках и меньшевиках. Я тогда увлекался Плехановым, а Ленина еще не читал».

Повлиял на юного реалиста большевик Кулеш, муж его двоюродной сестры Лидии Чирковой. Вместе с ней Вячеслав Скрябин приехал на каникулы в Нолинск, и она привела его на заседание нелегального кружка. В лесу собралось человек десять. Обсуждали вопрос: бойкотировать Государственную думу или нет? Большинство высказалось с меньшевистских позиций — против бойкота. Сестра за бойкот. А он воздержался. Чего, мол, голосовать, только пришел. Однако дали первое партийное поручение: всю ночь печатал в бане листовки и расклеивал по городу. С этого лета 1906 года исчисляется его партийный стаж — более 80 лет.

В целях конспирации партийных билетов тогда не было, они появились после Октября 1917-го. Ленину был вручен партбилет № 1, Сталину — № 2, а ему — № 5. В 1962 году он был исключен из партии, однако в 1984-м восстановлен.

В Казани, в реальном, организовал марксистский кружок, а из нескольких таких кружков была создана молодежная революционная организация учащихся средних школ, и он стал председателем ее руководящей четверки, в которую входили Аросев, Тихомирнов и Мальцев. В училище «тянул» на золотую медаль, но в 1909 году, за полмесяца до выпускных экзаменов, его исключили и арестовали. Только одному из руководящей четверки, Виктору Тихомирнову удалось избежать ареста, уехав за границу. Там он установил связь с Лениным и некоторое время был его секретарем.

«Очень хороший товарищ. Сколько таких мне встретилось в жизни, сколько не дожило до Октября», — говорит хозяин. Сам он прошел все, что было уготовано коммунистам. Аресты, застенки, побеги, жизнь на нелегальном положении… «Сидел во всех основных тюрьмах царской империи. А после первого ареста меня сослали в Вологодскую губернию, в Соль-Вычегодск. Поселился в комнате с ссыльным эсером Суриным. Ничего парень был. Правда, потом оказался провокатором, и в 1917-м его убили. Мы с ним мирно сосуществовали днем, а по вечерам забивались по углам и штудировали каждый свою литературу. Когда моя ссылка подходила к концу, он прислал письмо: „Сюда приехал Сталин. Знаешь, кто это? Кавказский Ленин!“ Но я уехал раньше, и познакомились мы уже в Питере».

Первая ссылка продолжалась два года, и по срокам он ее отбыл, как сам говорит, добросовестно. В 1911 году приехал в Петербург, сдал экстерном экзамены за реальное училище и поступил на экономическое отделение Политехнического института. Учеба политических поощрялась властями: предполагалось, что она отвлечет от революции. Однако здесь-то, в столице, среди рабочего класса, он и созрел как революционер.

«В то время в Питере шла острая борьба между большевиками и меньшевиками. Меньшевики выдвинули идею построить так называемый „Рабочий дворец“ — центр пропаганды культуры среди рабочего класса, а большевики предложили не дворец создать, а ежедневную рабочую газету. Мы своего добились, и наша „Правда“ сразу стала популярной среди рабочих. До приезда Сталина мне пришлось организовывать „Правду“, выход первых ее номеров».

Он работает секретарем редакции. Здесь, сначала заочно, с переписки, началось его общение с Лениным. Ильич из эмиграции руководит газетой, почти ежедневно присылает на его имя письма и статьи. В 1912 году основные члены ЦК во главе с Лениным были заграницей, и Вячеслав Михайлович становится членом Русского бюро ЦК. В «Правде» он проходит «академию Ильича». Здесь же его несколько раз арестовывают и высылают. Есть кинотрилогия о Максиме, где главную роль исполняет Борис Чирков, кстати, племянник Молотова, и, надо сказать, кое-что в этом фильме актер использовал из биографии своего родственника. «Мне, как и Максиму, — говорит Вячеслав Михайлович, запретили жить сначала в 49 городах империи, потом в 63. Напали на след в Москве, арестовали и отправили в Сибирь». Это уже 1915 год.

Поезд привез в Иркутск, а потом 200 километров пешком, по этапу, до Верхоленска, по 25 километров в день, вместе с уголовниками. Хорошо, что не заболел в пути, не заразился, только ноги сильно сбил. Оставили в селе Манзурка, где и встретил новый, 1916 год. В просторной избе собрались ссыльные, в одной половине — большевики, в другой — эсеры. И запели — одни «Интернационал», другие «Марсельезу». «Мы этих эсеров в конце концов выгнали из избы, — смеется Молотов, — а я перезимовал и удрал в Питер. Снова на нелегальное положение…»

Молотов говорил:

— Пока есть империализм, пока существуют классы, на подрыв нашего общества денег не пожалеют. Да и не все люди неподкупны. Когда до революции был разоблачен провокатор царской охранки Малиновский — депутат Государственной думы, большевик, член ЦК РСДРП(б), лучший наш оратор, Ленин не поверил. Живой такой человек, оборотистый, умел держаться, когда нужно — с гонором, когда надо — молчаливый. Рабочий-металлист, депутат от Москвы. Я его хорошо помню, не раз встречался с ним. Внешне немножко на Тито похож. Красивый, довольно симпатичный, особенно если ему посочувствуешь. Л как узнаешь, что это сволочь, — так неприятный тип! Меньшевики сообщили нам, что он провокатор. Мы не поверили, решили: позорят большевика. Но это была правда. После революции Малиновского расстреляли, в 1918-м, по-моему.

…Вот я «Правду» выпускал, мне 22 года было, какая у меня подготовка? Поверхностная, конечно, юношеская. Ну что я понимал? Хоть и два раза уже в ссылке был. Приходилось работать. А эти большевики старые, где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин — тоже, оба хорошие инженеры, Цюрупа был управляющим поместьем. Киров — где-то журналистом в маленькой провинциальной газете, не участвовал в реальной борьбе. Я уже не говорю о Хрущеве — такой активный всегда, а в партию вступил только в 1918 году, когда все стало ясно.

Кого только не было в ту пору… Я себя никогда не считал старым большевиком. Вот иду по Новодевичьему кладбищу — там на одной могиле есть такая надпись: «Боец из старой ленинской гвардии Иванов». А в скобках Канительщик. Это у него кличка такая. Прозвали по какому-то случаю, может, и случайно, но надо же так влепить ему на могиле! Да еще написали: «От друзей». Вот эти старые большевики… Я, между прочим, никогда не считал себя старым большевиком — до последнего времени. Почему? Старые большевики были в 1905 году, большевики сложились до пятого года.

— А вы в шестом мальчиком были? — говорит Шота Иванович Кванталиани.

— Ну, мальчиком я был… Какой я там большевик? Печатался там…

— В 16 лет, в 1906 году вы были членом партии!

— Ну и что, в 16 лет? Какой я старый большевик?

— В 1912 году «Правду» выпустили.

— Ну, я уже, конечно, в период революции, после революции мог считать себя старым большевиком, но рядом сидели бородачи, которые в 1905-м уже командовали, возглавляли… Вполне в отцы годились, вполне, конечно. Я прислушивался к ним, правда, хотя я вместе с тем довольно высоко наверху стоял, а перед Февральской революцией был в Бюро ЦК, один из трех, и в революции участвовал активно, и все-таки я еще не из старой ленинской партии 1903–1904 годов. Но я очень близко к этому примыкаю, очень близко. Это факт. Но по молодости лет не мог я быть в 1903 году. А в шестнадцать успел уже. Успел, да.

…8 лет продолжались его ссылки, тюрьмы, подполье. Хорошо запомнил эти годы. Работал в «Правде», вел революционные кружки на питерских заводах. На какие средства существовал? В ссылке получал от царских властей 11 рублей в месяц («Это гроши. Правда, корова стоила 25 рублей, но я корову не покупал»). А в подполье где только не служил — и бухгалтером в журнале «Современный мир», и музыкантом в ресторанах. Он неплохо играл на нескольких музыкальных инструментах, пел, — надо сказать, музыкальные способности в семье достались не только ему, но и остальным братьям, а Николай Михайлович стал известным композитором.

В годы подполья пришлось быть и Михайловым, и Рябиным, и Самуилом Марковичем Брауде, и Яковом Каракурчи. Осенью 1916 года в Озерках, около Питера есть район такой, снимаю квартиру, даю задаток. — А как ваша фамилия? — Моя фамилия Каракурчи. — Не грузин будете? — Я немного греческой крови. — Поселился. Иду как-то по Литейному мосту, навстречу Демьян Бедный, старый знакомый по «Правде», стал печататься в других изданиях — там побольше гонорар был. Мы пришли к нему в кабинет, он работал в каком-то общественном кадетском комитете, барином выглядел в кабинете.

— Как живешь? — спрашивает Демьян.

— На нелегальном положении. По паспорту я теперь Яков Михайлович Каракурчи.

Демьян хохотал до слез. А мне этот Каракурчи был нужен потому, что он студент и, стало быть, может жить без паспорта, поскольку у него есть студенческий вид на жительство. К тому ж он горбун и не подлежал призыву в армию, что для меня было важно, ибо шла война. На чью фамилию достану паспорт, тем и был. Однако в своей партийной организации паспорт старался не брать, потому что это было гиблое дело. Охранка работала очень ловко и умело, в ней служили совсем не дураки, и почти в каждой нашей организации сидел провокатор. Февральская революция застала меня как Александра Степановича Потехина…

…Только за 5 месяцев, с сентября 1916 года до февраля 1917-го, он сменил шесть фамилий. На заседании Петроградского Совета в ночь на 27 февраля 1917 года впервые выступал как Молотов. Эту партийную кличку он взял себе в 1915 году, когда вел революционную работу среди заводского пролетариата.

«В ту февральскую ночь я был в Питере. Мы трое, Шляпников, Залуцкий и я, члены Русского бюро ЦК, жили на нелегальном положении. Прячешься, многого не знаешь, уцелеть бы. Когда развернулись события, мы ночью с Залуцким пошли на явку на Выборгскую сторону встретиться со Шляпниковым и узнать, как обстоят дела. Там нам сообщили, что Шляпников, возможно, у Горького. Отправились к Горькому. Он говорит: — Сейчас в Таврическом дворце начинается заседание Петроградского Совета, и Шляпников, скорей всего, там. — И мы пошли в Таврический. Ночь. Стрельба со всех сторон. Во дворец не пускают. Вызвали Керенского:

— Мы от имени большевиков!

Тот провел нас в президиум и посадил меня рядом с Иорданским, редактором „Современного мира“, где я работал бухгалтером».

Можно представить, какими глазами смотрел редактор на своего бухгалтера Потехина, который под фамилией Молотов сразу же взял слово после Керенского и стал крыть и Александра Федоровича, и новое правительство. Однако предложение большевиков — разрешить выпуск только тех газет, которые поддерживают революцию, — не прошло. А на другой день Молотов редактировал большевистский манифест и всю ночь провел в типографии, пока печатали «Известия рабочих депутатов». Ленин потом одобрил этот манифест. А в пять утра Молотов мчался на машине в Таврический, разбрасывая из кузова направо-налево газеты с манифестом.

«Машин своих не было, но мы сами захватывали — уже чувствовали себя командирами. Народ активный был. Питер бурлил. Выступаешь на улице — группа собирается, потом толпа. Впервые свободу получили! Каких только партий не было… Даже „партия умеренных прогрессистов существовала“ — за прогресс, но умеренный. Плеханов выпустил антиленинский сборник. Алексеенко, один из лидеров большевиков в Государственной думе, тоже выступил против Ленина. Как не просто было Ильичу из-за границы бороться с ними, и как трудно было нам без него! По поручению ЦК я делал доклад на заседании Петроградского комитета партии большевиков о том, что бы не оказывать содействия Временному правительству. Меня поддержал Калинин, еще кое-кто из товарищей, но нас было меньшинство, и резолюция наша не прошла. Русскому бюро ЦК помогали такие товарищи, как Стасова, Калинин, и после Февральской революции мы пополнили наше бюро. Но все мы вместе взятые, пока не приехал Ленин, не видели, что надо поворачивать к социализму. Мы думали, что дальше последует демократическая революция. А он вышел из вагона на Финляндском вокзале, вместе с ним был Сталин, который встретил его за несколько станций до Петрограда. Ленин поднялся на броневик — „Да здравствует социалистическая революция!“

Как — социалистическая? Мы говорили о демократической революции. Для большевиков это была уже другая ориентация. Даже такие видные члены партии, как Каменев, Рыков, в своих выступлениях говорили о том, что социалистическая революция — дело далекого будущего, а Ленин: нет, надо готовиться к социалистической, а о демократической говорят старые большевики, они нам сейчас мешают, и не потому что они плохие, а потому, что цели и задачи изменились, и не так-то просто перестроиться. Ленин нам всем открыл глаза. Я-то был помоложе и сразу пошел за ним. Даже Сталин мне потом говорил:

— В апрельские дни в этом вопросе ты был ближе всех к Ильичу.

Мы долго обсуждали, что имел в виду Ленин под социалистической революцией? Мы тогда жили со Сталиным на Васильевском острове, в одной квартире. Оба холостяками были. За одной девушкой ухаживали. Но он, грузин, отбил у меня эту Марусю… В той же квартире жили еще Смилга с женой и Залуцкий — мы впятером образовали нечто вроде коммуны. Старые большевики… Правда, потом и старые меньшевики, и кадеты, и даже черносотенцы стали выдавать себя за старых большевиков».

…День 25 октября 1917 года отдельно не запомнился, потому что был предельно насыщен. Но осталось ощущение того, что сделано большое, важное дело. В этот и последующие дни Молотов ночевал в Смольном, жил там в одной комнате с рабочим Бакаевым. Учились стрелять из револьвера. Выбрали комнату побольше и прямо в стену палили. Молотов был членом ВРК Военно-революционного комитета по подготовке восстания и членом Петроградского комитета партии. В Смольный приходило много народу — рабочие, солдаты, матросы, интеллигенция… Появился даже служащий Святейшего Синода:

— В здании Синода собирается нечто вроде стачечного комитета правительственных учреждений.

И Ленин направил Молотова с отрядом рабочей гвардии разобраться, что это за комитет, и арестовать его. «Указание было правильным и своевременным, — говорит Молотов, — ибо это оказался не столько стачечный, сколько контрреволюционный комитет всех правительственных учреждений человек 40–50 там заседало. Ну. я с красногвардейцами появился среди заседания: „Руки вверх!“ — и всех этих „комитетчиков“ мы отправили в Смольный. Точно так же по поручению Ленина мне в эти дни пришлось закрывать эсеровскую крестьянскую газету. А перед открытием II съезда Советов Ленин собрал членов ВРК в своей комнате обсудить, как открыть съезд и, в частности, как назвать наше первое правительство. Министры — это казалось тогда слишком по-буржуазному, только прогнали министров, и снова министры? Остановились на народных комиссарах, переняв это название от Французской революции.

На съезде Советов, когда Ленин выступал, провозглашая Советскую власть, я стоял за ним и почему-то смотрел на его ботинок. У Ленина была привычка: во время выступления приподнимать ногу на носке, он как бы весь тянулся ввысь. И я отчетливо видел протертую насквозь подошву его ботинка. На всю жизнь врезалось в память…»

Как они, стоящие рядом с Лениным на сцене мировой истории, видели будущую жизнь страны? Молотов говорит, что представление было отрывочное, цельной картины не было. Многое на деле получилось не так, как предполагали. Ленин, например, считал, что в первую очередь будут уничтожены три основных врага: гнет денег, гнет эксплуатации и гнет капитала. И всерьез шли разговоры о том, чтобы покончить с деньгами уже в 20-е годы…

А пока надо было укреплять Советы в разных районах страны. Молотов работает на ответственных постах в Петрограде, Нижнем Новгороде, на Украине («На Украине» — как он говорит). В 1919 году комиссаром парохода «Красная звезда» он отправился восстанавливать Советскую власть вдоль Волги и Камы. Инструктором по народному образованию на этом пароходе была Надежда Константиновна Крупская. Уезжали поездом из Москвы до Нижнего Новгорода. Провожал Ленин. И тут же, на Курском вокзале, написал записку Молотову о том, что лично знает его как старого большевика, полностью доверяет и просит оказывать всяческое содействие.

В 1921 году Молотов стал Ответственным секретарем ЦК партии.