Назад Оглавление 
Вперед Берке не оставил сыновей. Если бы он имел возможность назначить наследника, его выбор, вероятно, пал бы на князя Ногая, который проявил себя выдающимся военачальником и которого он, по всей видимости, очень любил. Однако новый хан должен был быть избран местным курултаем, собранием князей-Джучидов и высших военачальников. Генеалогическое старшинство не было абсолютно необходимым условием для избрания кандидата, но часто давало серьезное преимущество. Ногай не мог претендовать на старшинство в доме Джучи. Его отец, Татар, был сыном Боала, седьмого сына Джучи. А все еще жили два внука Бату: Менгу-Тимур (Монгка-Темюр) и Туда-Менгу (Теда-Монгка), оба - сыновья Тугана.
Ввиду высокого престижа Бату, как основателя ханства кипчаков, представляется вполне естественным, что избирательное собрание предпочло его внуков Ногаю. Поэтому именно Менгу-Тимур, а не Ногай наследовал Берке в качестве хана кипчаков. Поскольку к тому времени Ариг-Буга сдался Хубилаю (1264 г.), последний являлся бесспорным хозяином империи, из чего мы можем заключить, что Хубилай одобрил кандидатуру Менгу-Тимура в качестве великого хана (примерно в 1267 г.).
Ногай, однако, представлял собой слишком видную фигуру, чтобы полностью уйти со сцены. Помимо того, что он был джучидом, он был еще и военачальником высокого ранга - мириархом. Более того, он имел в распоряжении собственную армию - войска его орды, набранные, главным образом, из племени мангкытов. Основной территорией проживания мангкытов в то время был бассейн реки Яик. Позднее они стали известны как ногайская орда. Поскольку «Ногай» означает «собака», можно предположить, что собака была тотемным животным ведущего клана мангкытов. В египетских источниках хан Ногай упоминается под двойным именем: Иса-Ногай. Вполне возможно, что Иса - это его собственное имя, а Ногай - клановое имя (то есть, название клана, вождем которого он был). В 1287 г. Ногай заявил, что получил особый указ от хана Бату поддерживать единство и порядок среди своей родни после смерти последнего в ханстве кипчаков. Если так было в действительности, Бату, должно быть, утвердил господство Ногая над войсками его орды (орды мангкытов), считая их специальным подразделением, предназначенным для поддержания законного правительства в ханстве.
Представляется возможным, что, по соглашению с Менгу-Тимуром, Ногай был признан действующим правителем нижнедунайского региона и уполномочен вести дипломатические отношения как с Византийской империей, так и с Египтом. Согласно византийскому историку Георгию Пахимересу, Ногай был послан «ханами»на Балканы. Нельзя ли сделать вывод из употребления Пахимересом множественного числа в слове «ханы», что соглашение Менгу-Тимура с Ногаем было подтверждено Хубилаем?
Для себя Менгу-Тимур оставил ведение переговоров с иль-ханом Абагой, а также ведение русских дел. Поскольку Менгу-Тимур поклонялся Небу и не был мусульманином, религиозный мотив в предыдущей борьбе между Золотой Ордой и иль-ханами теперь исчез. Помимо того, великий хан Хубилай оказывал давление как на Абагу, так и на Менгу-Тимура, чтобы уладить их разногласия. В результате, в 668 г. гиджры (1269-1270 гг.) они заключили мирный договор, который, естественно, сильно расстроил султана Бейбарса. Однако султан был ободрен, получив на следующий год дружеское послание от Ногая.
В 1271 г. Ногай начал кампанию против Константинополя с целью принудить императора Михаила VIII позволить его посольствам и посольствам египетского султана пользоваться босфорским морским путем. Серьезно рискуя потерпеть поражение, император запросил мира и предложил Ногаю свою дружбу. В 1273 г. Михаил выдал свою внебрачную дочь Ефросинью замуж за Но-гая. Таким образом, дом Палеологов теперь установил семейные связи (через внебрачных принцесс) как с иль-ханами, так и с правителями кипчаков.
Политика Менгу-Тимура по отношению к Руси была более благожелательной, нежели у его предшественников. Летописец замечает под датой 6774 г. от сотв. мира (1266 г.): «В этом году хан Берке умер и притеснение со стороны татар сильно облегчилось». По всей вероятности, сбор налогов мусульманскими купцами прекратился, и вместо этого были назначены постоянные сборщики налогов. Еще одним актом, имевшим большое значение, стал выпуск хартии неприкосновенности, или ярлыка, для русской церкви. Следуя заповедям Ясы Чингисхана, предшественники Менгу-Тимура не включали русских настоятелей, монахов, священников и пономарей в число «сосчитанных» во время переписи. Теперь же были утверждены привилегии духовенства как социальной группы, включая и членов семей; церковные и монастырские земельные угодья со всеми работающими там людьми не платили налога; и все «церковные люди» были освобождены от военной службы.
Монгольским чиновникам запрещалось под страхом смерти отбирать церковные земли или требовать выполнения какой-либо службы от церковных людей. К смерти приговаривался также любой, виновный в клевете и поношении греко-православной веры. Чтобы усилить воздействие хартии, в ее начале было помещено имя Чингисхана. В качестве благодарности за дарованные привилегии от русских священников и монахов ожидали, что они будут молить Бога за Менгу-Тимура, его семью и наследников. Особо подчеркивалось, что их молитвы и благословения должны быть ревностными и искренними. «А если кто-то из священнослужителей будет молиться с затаенной мыслью, то он совершит грех».
По всей видимости, первоначально ярлык был написан по-монгольски и сразу же переведен на русский язык. Следует вспомнить, что, согласно Плано Карпини, в канцелярии Бату были русские переводчики и писцы; и наследники Бату, должно быть, нанимали определенное количество русских секретарей. Можно так-же предположить, что текст ярлыка был составлен совместно Менгу-Тимуром (или его главным монгольским секретарем) и епископом Сарая Митрофаном, представлявшим русское духовенство. А если так, то моральная санкция против неискренней молитвы, должно быть, была сформулирована этим епископом.
Благодаря этому ярлыку, а также ряду подобных ему, выпущенных наследниками Менгу-Тимура, русское духовенство и люди, находившиеся под его юрисдикцией, составляли привилегированную группу, и таким образом была заложена основа церковного богатства. Выпустив этот ярлык, Менгу-Тимур следовал традициям Чингисхана и практике наследников Чингиса в Китае, так же, как и другие местные монгольские ханы. С этой точки зрения (его ярлык соответствовал основным идеям монгольского правления и был, в принципе, закономерным. В то же время, он явился удачным внешнеполитическим шагом, поскольку обеспечивал, по крайней мере, до определенной степени, лояльность по отношению к хану наиболее образованной социальной группы на Руси, которая пользовалась большим авторитетом среди народа. Благодаря ярлыку можно было ожидать, что русский дух сопротивления хану будет существенно ослаблен.
Из-за политики лояльности князей по отношению к хану, утвердившейся в Восточной Руси благодаря Александру Невскому, и крушения сопротивления западнорусских князей во время правления Берке, задача сдерживания русских князей не представляла для Менгу-Тимура особых сложностей. После смерти Александра Невского разрешение занять владимирский стол было дано ханом Берке брату Александра, князю Ярославу Тверскому (Ярослав II, великий князь владимирский, 1263-1272 гг.). Его власть подтвердил Менгу-Тимур. Преемником Ярослава стал его брат, князь Василий Костромской (великий князь владимирский, 1272-1276 гг.). После его смерти не осталось больше сыновей Ярослава I, и Менгу-Тимур предоставил владимирский стол старшему из здравствующих сыновей Александра Невского, князю Дмитрию Переяславскому.
Новая тенденция в политической организации на Руси стала заметна после восхождения Ярослава II на владимирский стол. Каждый из братьев Александра Невского, а затем каждый из его сыновей, титулованных великими князьями владимирскими, предпочитал оставаться в своих собственных уделах, наезжая во Владимир только ради коротких визитов, чтобы быстро решить те государственные дела, которые требовали их присутствия. Это свидетельствует о временной победе удельного принципа над национально-государственным. Следует вспомнить, что наследование киевского стола по праву старшинства было поколеблено уже в конце XII века, когда Галицкое княжество в Западной Руси и Суздальское (позднее - Великое княжество Владимирское) в Восточной Руси, каждое - под властью собственной княжеской ветви, обрели фактическую независимость от Киева. Более того, в местных княжествах младшие члены княжеского дома держались за свои уделы, и каждый из них стремился сделать свой удел собственным наследным княжеством. С другой стороны, старший князь в любом из региональных государств старался установить свою верховную власть в княжестве и не считал местные уделы раз и навсегда утвержденными. Короче говоря, нет сомнений в том, что новый «удельный порядок», который наступил в Восточной Руси после смерти Александра Невского, частично стал выражением тенденций, уже проявивших себя в предшествующий период. Однако победе этих тенденций над противоположными в большой мере способствовало монгольское правление на Руси.
Давая ярлыки русским князьям, хан руководствовался, по крайней мере, отчасти, монгольскими представлениями о взаимоотношениях между империей и улусами, так же, как и между местными ханствами и удельными владениями меньших князей. С этой точки зрения, желание каждого русского князя обеспечить свои наследственные права на его удельное княжество было вполне понятно монголам и считалось пригодным для стабильности владений на Руси.
Среди русских князей, проявлявших верноподданнические отношения к Менгу-Тимуру во время его правления, Менгу-Тимур отдал предпочтение ростовским князьям и выделил их. В его отношениях с ними можно обнаружить определенный замысел: желание хана создать среди русских князей группу, на которую он мог бы полагаться безоговорочно и которую он мог бы использовать для усиления монгольского владычества в том случае, если проявятся симптомы русского противостояния ему. Выбор Ростовского княжества в качестве основного пункта в ханской политике, связанной с русскими делами, можно объяснить его страхом перед возможным повторением русского мятежа, подобного восстанию 1262 года. Поддерживая дружественные отношения с ростовскими князьями, хан надеялся обеспечить покорность ему всей Ростовской земли в целом и подорвать авторитет городского веча, которое как он, так и ростовские князья, считали опасным для их интересов. Более чем естественно, что в качестве награды за преданность ростовских князей хан был только рад позволить им обуздать власть веча.
Ростовские князья были потомками великого князя Всеволода III Большое Гнездо по линии его старшего сына Константина, знаменитого покровителя просвещения. Наиболее выдающимися среди них во время правления Менгу-Тимура были внуки Константина, князь Борис Ростовский и князь Глеб Белоозерский, а также их зять, Федор, сын князя Ростислава Смоленского. Федор женился на княжне Марии Ярославской (правнучке Константина) и получил Ярославль в свой удел. Мать Бориса и Глеба, которую тоже звали Мария, была дочерью князя-мученика Михаила Черниговского. Хорошо образованная и глубоко религиозная, она играла важную роль в духовной жизни элиты ростовского общества.
В это же время один из князей-Джучидов, обращенный в христианство ростовским епископом Кириллом около 1259 г. и названный Петром, поселился в Ростове и там женился на дочери монгольского чиновника, чья семья тоже была христианской. Он стал известен на Руси как царевич Петр из Орды (Петр Ордынский). Ввиду монгольской религиозной терпимости, перемена религии не аннулировала права и привилегии Петра, как монгольского князя. Поэтому его пребывание в Ростове считалось полезным для поддержки дружеских отношений между ростовскими князьями и ханом. Особенно дружен с Петром был князь Борис Ростовский. Согласно биографу Петра, Борис так любил Петра, что всегда вместе с ним трапезничал и, наконец, с благословения епископа, провозгласил Петра своим названым братом. Но дружба дружбой, а дело делом. Князь Борис, по всей видимости, имел настоящую деловую хватку. Петр, который был очень богатым человеком, напротив, не знал цену деньгам; когда он решил построить церковь на берегу озера близ Ростова, князь Борис, которому принадлежала та земля, запросил за нее умопомрачительную цену, и Петр ее сразу же заплатил. Как говорится в житие Петра, сумма заключалась в одном фунте золота и девяти фунтах серебра. Ключевский рассказывает, что эта сделка служила главной темой разговоров в Ростове на протяжении некоторого времени.
Когда Петру сказали о необходимости составить документ о покупке земли, он ответил, что не понимает, к чему документы. Борис Ростовский на этот раз оказался достаточно порядочным, чтобы передать документ Петру. Это оказалось очень полезным для потомков Петра, когда, позднее, внуки Бориса Ростовского пытались предъявить свои претензии на эту землю. На старости лет Петр превратил церковь, которую построил, в монастырь, завещал ей постоянный доход и, приняв постриг, сам стал монахом. Он был канонизирован русской церковью в середине XVI века.
Ростовские князья часто ездили в Орду. В 1257 г. князь Глеб отправился в Монголию и был тепло принят при дворе великого хана Мункэ. Там он женился на монгольской княжне, которая согласилась принять крещение; она получила имя Феодоры. Когда Менгу-Тимур стал ханом кипчаков, Глеб с рядом других русских князей отправился в его ставку, чтобы получить ярлык на княжение. Он пробыл в Орде до 1268 г. В 1271 г. он снова был в лагере Менгу-Тимура. В 1277 г. его брат Борис со своей женой и детьми совершил поездку в Орду. Там он заболел и умер. В 1278 г. Глеб, ставший князем ростовским после смерти Бориса, послал сына Михаила к Менгу-Тимуру вместе с Константином Угличским (сыном Бориса) и Федором Ярославским.
Еще одним регионом Руси, к которому Менгу-Тимур проявлял значительное внимание, был Новгород. В этом случае мотивы хана имели коммерческий характер: он рассчитывал поддержать балтийскую торговлю, в которой Новгород являлся главным каналом для Восточной Руси и Востока. Международная торговля была одной из основ благосостояния Золотой Орды, и большинство ханов поддерживало ее развитие. Во время правления Менгу-Тимура были заложены основы ее широкого распространения.
В то время, как Новгород являлся наиболее удобным северным пунктом монгольской внешней торговли, крымские порты имели огромное значение для поддержания черноморской и средиземноморской торговли, в которой в то время доминировали, главным образом, итальянские купцы - венецианцы и генуэзцы. В связи с этим новгородские и крымские порты привлекали пристальное внимание Менгу-Тимура. Генуэзцы проникли в Черное море, предположительно, во второй половине XII века. Во время существования Латинской империи в Константинополе (1204-1261 гг.) вся черноморская торговля была монополизирована венецианцами. Двое братьев Поло были среди других венецианских купцов, прибывших в крымский порт Солдайя в 1260 г.; это был отправной пункт их великого приключения. Однако после восстановления Византийской империи Михаилом VIII Палеологом генуэзцы не только возвратились в Черное море, но и оказались в более привилегированном положении, нежели венецианцы, и усмотрели реальную возможность для себя учредить «фактории» в Крыму. Около 1267 г. Менгу-Тимур даровал им особые привилегии для их торговли в Каффе (современная Феодосия). А в 1274 г. они утвердились в Солдайе.
Для параллельного развития на севере Менгу-Тимур взял на себя роль защитника Новгорода и основателя свободной торговли в районе Балтики. После заключения соглашения между Новгородом и великим князем Всеволодом III Суздальским (1211 г.) только князья из суздальского дома могли претендовать на княжение в Новгороде. Каждый из них, однако, во время его избрания должен был подписать договор, гарантировавший традиционные свободы городу. Александр Невский, как и другие, подписал подобный договор, но копии его не сохранилось. После смерти Александра Ярославича новгородцы согласились признать своим князем его брата Ярослава II, князя тверского и великого князя владимирского (1264 г.). По этому случаю был заключен новый договор между великим князем и городом Новгородом; его условия формулировались в двух одинаковых грамотах - одной, адресованной новгородцами великому князю, и другой - от великого князя Новгороду (около 1265 г.). Оригинал новгородской грамоты сохранился до сих пор в русских архивах.
Два года спустя грамоты были подтверждены обеими сторонами. Вскоре после этого Ярослав Тверской нарушил некоторые условия договора, и новгородцы немедленно потребовали, чтобы он покинул город. Не желая уступать их требованиям, Ярослав Тверской обратился за помощью к хану, обвиняя новгородцев в желании поднять мятеж. К его разочарованию, Менгу-Тимур приказал ему вступить в переговоры с новгородцами, и князю Ярославу ничего не оставалось, кроме как согласиться. Был заключен новый договор, подтверждающий права и привилегии города. Чтобы утвердить этот ритуал на будущее, Менгу-Тимур направил двух посланников, в чьем присутствии князь Ярослав II поклялся «целованием креста» соблюдать условия договора (1270 г.), Одновременно Менгу-Тимур приказал Ярославу Тверскому не вмешиваться в торговлю между Новгородом и Ригой. Ярослав Ярославич должен был также известить об этом Ригу.
Тем не менее, нельзя считать Менгу-Тимура поборником политических свобод для Новгорода. Он был только заинтересован в поддержке балтийской торговли через Новгород и ее распространении на Восток. Наиболее удобный путь из Новгорода в Сарай проходил через район верхней Волги, то есть через Великое княжество Владимирское. В связи с этим, хотя Менгу-Тимур проявлял готовность защищать Новгород от любых нападок со стороны великого князя владимирского, он также настаивал на продолжении политической связи между Новгородом и великим князем. После смерти Ярослава II (1272 г.) новгородцы избрали своим князем Дмитрия Переяславского. Новый великий князь Василий Костромской, который сам претендовал на новгородский стол, обратился к хану. Последний направил часть монгольских войск для поддержки кандидатуры князя Василия, что вынудило новгородцев «переменить свое мнение», как говорит летописец, и признать Василия Костромского своим князем. Когда после его смерти (1276 г.) Дмитрий получил ярлык на великое княжение во Владимире, хан согласился утвердить его также и новгородским князем.
В 1275 г. на Руси прошла новая общая перепись и набор рекрутов. Вероятно, приказ об этом исходил в 1273 или 1274 гг. от великого хана Хубилая, который нуждался в пополнении войск для кампаний в Южном Китае и Индокитае. Поскольку хан Менгу-Тимур, со своей стороны, намеревался укрепить свою власть на Кавказе, ему также был бы очень полезен свежий контингент войск. На этот раз наряду с Восточной Русью, перепись была проведена и на Смоленской земле. В 1281 г. ханский фаворит, великий князь Федор Смоленский (возвратившийся к этому времени в Смоленск из Ярославля) установил свое господство над Витебском, который раньше относился к Полоцкому княжеству. Монгольские сборщики, должно быть, были посланы также и в Витебск.
В 1277 г. Менгу-Тимур развязал кампанию против алан на северном Кавказе. Как мы знаем, эта группа алан, так же как и другие аланские племена в бассейне Дона и в Крыму, была завоевана монголами во время похода Бату в 1239 г. После этого они сотрудничали с монголами и предоставляли войска для монгольского завоевания Китая. Во время междоусобиц между Берке и иль-ханами аланы северокавказской группы (осетины) воспользовались случаем, чтобы освободиться от подчинения хану кипчаков. Фактически, те, кто жил в высокогорных долинах, никогда полностью не были завоеваны монголами. Менгу-Тимур приказал ряду русских князей с их боярами и свитой присоединиться к его походу против алан. Согласно Никоновской летописи, в кампании приняли участие князья Глеб, сын Бориса Константин, Федор Ярославский и Андрей Городецкий (сын Александра Невского). Поход был удачным; русские взяли главную твердыню аланов, укрепленный город Дедяков (1278 г.), захватили богатую добычу, большая часть которой, вероятно, перешла к хану. Менгу-Тимур похвалил своих русских вассалов и наградил их многими дарами.
Теперь давайте обратимся к западнорусским делам. Следует вспомнить, что после кампании Бурундая против Литвы отношения между князем Даниилом Галицким и Миндовгом Литовским стали напряженными. Даниил умер в 1264 г. В этом же году часть литовской знати, возмущенная политикой централизации, проводимой Миндовгом, организовала против него заговор, во время которого он был убит. Сын Миндовга, монах Войшелк покинул монастырь, чтобы отомстить за отца. Многие из заговорщиков были схвачены и казнены, и Войшелк, с помощью русских войск, набранных в Новгородке и Пинске, стал правителем Литвы. В 1267 г. он вернулся в монастырь и передал власть над Литвой своему шурину, сыну Даниила Шварну. Расположение звезд на политическом небосклоне представлялось чрезвычайно благоприятным для Даниловичей (сыновей Даниила); теперь они были в состоянии взять на себя ведущую роль в объединении Западной Руси и Литвы. Однако, как пишет волынский летописец, «сатана, который никогда не желает добра человечеству, наполнил теперь сердце Льва завистью по отношению к Шварну». В результате Лев (брат Шварна) убил не Шварна, а его покровителя Войшелка.
Убийство Войшелка, естественно, вызвало огромное возмущение среди литовцев, и после смерти Шварна (1270 г.) ни у одного из Даниловичей не было ни малейшего шанса стать князем Литвы. Власть взял в свои руки литовский князь Тройден (Трайденис, 1270-1282 гг.); а после его смерти еще один древний литовский клан пришел к власти.
После завершения осетинской кампании Менгу-Тимур направил свое внимание на византийские и египетские дела. До этого, как мы знаем, отношения как с Византией, так и с Египтом находились в компетенции Ногая. По все видимости, Менгу-Тимур решил обуздать авторитет Ногая. Когда болгарского хана Константина Тиха убили в бою с еще одним претендентом на трон в 1277 г., в Болгарии начались раздоры, связанные с тем, что сразу несколько кандидатов на трон заявили о своих притязаниях. Поскольку Михаил VIII и Ногай поддерживали разных кандидатов, отношения между ними ухудшились. Представляется, что именно эта неразбериха привела Менгу-Тимура к мысли о вмешательстве в балканские дела. В русских летописях записано, что хан Менгу-Тимур и митрополит Кирилл направили сарайского епископа Феогноста к императору Михаилу VIII и патриарху Константинопольскому, как своего совместного посланника, с письмами и дарами от каждого из них. Это посольство, вероятно, состоялось около 1278 г., поскольку Феогност возвратился в Сарай в 1279 г.
По всей видимости, отношения с Египтом также обсуждались Феогностом с императором и патриархом. Во всяком случае, примерно в это же время Менгу-Тимур пытался установить прямую дипломатическую связь с Египтом через Константинополь. Друг Берке, египетский султан Бейбарс І, умер в 1277 г. Два его сына правили вслед за ним по очереди, каждый - в течение довольно краткого периода, и в 1279 г. к власти пришел Килавун (Калаун). В июле 1280 г. его посланники прибыли к кипчакам, скорее всего, в ответ на миссию, посланную в Египет Менгу-Тимуром около 1279 г. Ко времени, когда послы Килавуна приехали к кипчакам, Менгу-Тимур уже умер.